ЭТАП

В каждом СИЗО каждого областного города есть транзитные камеры. Они почти всегда грязны и перенаселены. Контингент меняется с дикой скоростью, и что-то из твоих скудных пожитков могут «подрезать». Нередко баулы заставляют сдать в камеру хранения — там хранят, но не сохраняют: в них обязательно пошуруют быки из хозобслуги.

В «столыпине» (он же вагонзак) два больших купе, куда часто, как селедку, наталкивают зэков сильного пола, и два маленьких: иногда в них возят тех, кто нуждается в специзоляции (б/с, т. е. бывших ментов, опущенных или штатных стукачей), а иногда — малолеток или женщин.

Поскольку женщин всегда не так много, есть шанс, что в дороге удастся посидеть или даже полежать на полке (в столыпинском купе их три). В маленьком купе я была одна всю дорогу, хотя за стенкой было три девицы, к которым в Воронеже подсадили еще одну, но мне, почему то, соседок не полагалось.

КОНВОЙ

На этапе многое зависит от конвоя — в «столыпине» все не так, как в обычном плацкарте. Кроме того, что там тоже один туалет в конце вагона. Но туда должен отвести конвой. А конвою часто лень или надоело. Но есть множество способов пережить это неудобство. Не пить воды. Жевать чайную заварку. Иметь с собой пластмассовое ведерко в качестве биотуалета или урологические прокладки.

Трудно поверить, но конвой в моем случае источал гуманизм: меня вели в сортир по первому требованию и давали кипяток, а также передавали шоколадки от неведомых поклонников из мужской части вагона. Не знаю, что было тому причиной: природная ли доброта конвоиров или упаковка печенья и две пачки сигарет, подаренные мною.

ОТПРАВКА

После вступления приговора в законную силу осужденный должен быть готов, что «заказать» на этап могут в любой момент. Даже ночью. Естественно, вам никто не скажет, куда конкретно вас везут. Я, например, узнала, что еду в Ростов, только когда автозак остановился в ожидании «столыпина» вблизи запасных путей Казанского вокзала.

Родственников должны уведомить, но обольщаться не следует: зачастую не уведомляют или дают заведомо ложную информацию.

Моему адвокату вообще сказали, что меня увезли в Мордовию. Еще надо быть готовым к тому, что, если даже близкие зэка узнают, что он сейчас вот в этом СИЗО, ни увидеться, ни передать гостинцы не получится. Транзитным свидания и передачи не положены. Вообще процесс отправки на этап всегда окружен тайнами.

ПРИБЫТИЕ

Зона. Из тех же сериалов мы знаем, как в ворота въезжает автозак, а там ряды колючей проволоки, вышки, собаки и несколько офицеров со стопкой конвертов, в которых лежат личные дела прибывших. И зэки лицом к стене на кортах. Женщин на корты не сажают, не бойтесь. Мы стояли, а я смотрела в синее небо. Без решетки.

Болтовня о почетных и непочетных статьях — глупости. У зэков (и зэчек) есть такое выражение «объе**н на стол!» Объе**н — это обвинительное заключение, с ним обычно заезжают в СИЗО, либо получают вскоре после ареста, после предъявления обвинений.

Разумеется, никто бумаги из рук не рвет, но интересуются в обязательном порядке. Равно как и обстоятельствами дела. Обычно в общих чертах, и пристальный интерес к «делюге» должен настораживать. В СИЗО, пока идет следствие, однозначно, но и после приговора расслабляться не стоит.

Врать не стоит, этого могут не простить. В колонии, впрочем, свой неподдельный интерес желающие могут удовлетворить очень просто — на спинке кровати, которая обращена к центральному проходу обязательно висит картонка, где значится ФИО, день и год рождения, статья (статьи), даты начала и окончания срока. В моем случае поначалу возле шконки собирался целый консилиум из особо любознательных.

Для управления женщинами есть много рычагов — УДО, какие-то поблажки в режиме, мало ли что. Плюс гениальное решение в социальном менеджменте — коллективная ответственность. В женских зонах это мощный инструмент, а суть его проста: за косяк одного члена коллектива отвечает весь коллектив. В стаде, управляемом таким образом, овчарки уже и не нужны — овцы тщательно блюдут друг друга.

Умные письма друзьям на волю пишешь и вообще страдаешь за Идею и Народ. А вокруг тебя — этот самый народ. И кое-кто из них читает с трудом, и интересы у него на уровне сериалов и пожрать-поспать, а кто-то только здесь в первый раз в жизни биде увидел и под горячим душем помылся. В тюрьме и на зоне окружение выбирать не приходится. Но важно научиться говорить простым языком, не брезговать помочь в чем-то, даже просто поделиться конфеткой. Не надо думать, что это значит опуститься до их уровня. Плевать, что не оценят. Кто-то как раз оценит, быть такого не может, чтобы никто не оценил.

Говорят, что в тюрьме дружбы нет. Я бы так не сказала. Да, много вранья, много зависти и шкурных интересов. Но там со временем начинаешь очень даже неплохо разбираться в людях. Тем более что все как на ладони. Агрессия, проверки на слабину, на зуб неизбежны, через это все проходят. Драться, скорее всего, не придется. Но к психическим атакам лучше подготовиться. Главное — не бояться, быть самой собой и не врать. Себе в том числе.

Рядовую зэчку хорошо если родители помнят. Мужья зачастую бросают. Детей — в детдом. А друзья обычно испаряются сразу после ареста.

ЧИСТОТА

На мужских зонах есть СДП — секции дисциплины и правопорядка. Их на местном жаргоне называют «козлы». Это люди, чьими руками администрация делает свои темные дела: наказания, в том числе избиения других зэков, вплоть до убийства. На женской зоне такого нет, зато есть великая и ужасная СБС — секция быта и санитарии. Вообще зоны помешаны на чистоте, а СБС ходит с рейдами и придирчиво ищет пыль. На провинившихся рисуют карикатуры, что прекрасно вписывается в определение женской тюрьмы как смеси дурдома и детского сада.

РАБОТА

Работа на зоне — существенная часть тамошнего бытия. Полгода я подсобницей увязывала мешки по сто штук, а потом случился карьерный рост — я стала кладовщицей. Просто мастера и начальница промки выяснили, что из двух бригад — а это 200 с лишним человек — я одна имела высшее образование, и это стало критерием отбора. Вроде бы блатная должность, но работа была очень напряженной и ответственной.

Мне кажется, что работать надо, и это многие заключенные понимают. Это отвлекает, в конце концов.

Разумеется, умный человек найдет себя чем занять, но в нерабочих отрядах бытовых стычек и даже драк куда больше, чем в рабочих. Чтение книг, изучение иностранных языков — это классно, но не надо забывать, что личное пространство в местах лишения свободы минимально, и рядом найдутся те, для кого «разрешите докопаться» — единственный способ как-то себя развлечь (телек обычно включается по расписанию, ничего не остается, как сидеть на табуретке или слоняться по отрядной локалке).

Зарплата, конечно, издевательски смешная. После всех вычетов на счет женщина получала от 300 до 600 рублей в месяц. Но для тех, у кого нет совсем поддержки с воли, это уже что-то. Можно в зоновском ларьке взять чаю и сигарет, даже на леденцы и прокладки, может быть, останется.

ЛЮБОВЬ

Лесбийской любовью охвачено больше половины сидящих женщин Согласно исследованиям психологов Московского научно-исследовательского центра психического здоровья, проводимым в учреждениях российской тюремной системы, женщина в тюрьме по причине отсутствия необходимых тактильных контактов с близкими и эмоциональных связей «ломается» еще гораздо быстрее, чем мужчина.

Психика у женщин не выдерживает уже после 2-х лет принудительного отрыва от дома, родных, семьи, у мужчины же это происходит после 3-5-ти лет. Нередко в таких условиях вместо настоящего чувства женщина, нуждающаяся в нем, начинает искать некий суррогат чувства.

Как утверждают исследователи, вынужденной лесбийской любовью в России охвачено больше половины женщин в тюрьме.

Подобная картина характерна для большинства женских исправительных учреждений.

Многие имеют такого рода связи. Особенно среди тех, кто повторно долго сидит. Те, кто имеет короткие сроки, могут только слегка попробовать подобную любовь. Некоторые обходятся и вообще без секса. Однако среди сидящих долгие сроки такие связи имеют больше половины. Все подобные отношения возникают абсолютно добровольно. Никого никто не насилует.

В женских тюрьмах распространены 2 вида подобного партнерства. 1 - это так называемые "половинки", они себя идентифицируют как женщины и, выглядят соответственно по-женски. 2-й вид связи - когда женщины выполняют уже мужскую и женскую роль. Первые из них похожи очень на мужчин.

Таких женщин называют "коблы" либо "ковырялки". Лица у них в шрамах, волосы короткие, грубый голос. Не знаю, как получается так, что женщина изменяется полностью. "Коблы" оказывают знаки внимания некой девушке. У них это как на самом деле настоящая семейная пара.

Так называемый мужчина будет оберегать свою любовницу, ревновать ее. Причем сцены ревности происходят конкретные, нередки драки-споры. После освобождения из тюрьмы "коблы" иногда делали все, чтоб обратно вернуться. Ведь там осталась так называемая жена.

ДЕГРАДАЦИЯ

На втором году отсидки у большинства начинается деформация. Ты начинаешь не сидеть в тюрьме, а жить в ней. Постепенно жизнь за забором перестает быть интересной. Мне в какой-то момент начало казаться, что там на самом деле нет ничего, что моя собственная жизнь до 14 декабря 2004 года — черно-белый фильм, где чужой человек в роли меня.

ВЕРА

О тюремном православии я промолчу. Там, кроме Бога, зачастую надеяться не на кого. На него и уповают. Но фанатизма я особого не замечала. Встречала нескольких искренне верующих женщин — все они были замечательные, светлые и сильные люди.

СОВЕТ

Для фигурантки из "высокого" мира противопоставление себя-мученицы низменным прочим зэчкам — тупиковый вариант. Надо оставаться человеком — эти два слова понятны всем. В детстве я очень любила книгу «Дорога уходит вдаль». И один совет оттуда я хорошо помню: «В общем, вот тебе мое последнее слово: по дороге на костер смотри себе под ноги — не толкни старую женщину, не урони на землю ребенка, не отдави лапу собаке…» Наверное, политическим этот совет очень даже был бы полезен.

***

Это была камера №202. Я стояла около дверей и ждала, когда ко мне подойдут. Подошла молодая девушка, ее звали Света. Она поздоровалась и стала мною руководить. Она сказала, что я могу положить свои вещи (матрац, две простыни и наволочка, одеяло, кружка, ложка) на свободную кровать, а потом повела меня представлять старшей по камере.

Старшую звали Мадлена Павловна. Полная женщина, невысокого роста. Она довольно строго провела опрос по существу: ФИО, статья, где живу, сколько сижу. Потом Света повела меня на экскурсию по камере, одновременно объясняя свод правил, которые мне надо было усвоить.

В женской тюрьме понятий как таковых нет. Да и трудно себе представить, как матери, жены, чьи-то дочери, одним словом, женщины, будут жить по «неписаным законам». Конечно, как и в любом общежитии, есть негласные правила, которые свято соблюдаются. Здесь так и было. В камере была «старшая», которую назначает сама камера, – естественно, если на этого кандидата давала согласие администрация. Главное, чтобы у старшей и у администрации не было никаких противоречий, – дабы не допустить волнений.

В обязанности старшей входит: поддержание порядка в камере, недопущение каких-либо драк и конфликтов, естественно, она отвечает за любое происшествие, а также за наличие запрещенных предметов в камере. Причем если запрещенные предметы кто-то пытается пронести, то в обязанности старшей входит либо немедленная выдача этого предмета администрации в добровольном порядке, либо – в случае отказа владельца – старшая должна была сообщить об этом администрации. Конечно, как и везде, существуют свои маленькие исключения и тайны.

ПРАВИЛА ЖЕНСКОГО ОБЩЕЖИТИЯ

Камера была большая, на 42 человека. Кровати были почти все заняты. Кровати двухъярусные, в два ряда. Только четыре места не имели второго этажа, они располагались в противоположном от двери конце камеры. Это место называлось «поляна». Здесь спала старшая, ее помощницы, просто приближенные или те, кто довольно долго находится в заключении.

Кто будет спать на «поляне», всегда определяет старшая. Кухня и туалет отделены от основного помещения. На кухне четыре стола, два больших и два маленьких. За большими столами ели все, за маленькими – те, кого туда приглашали. За одним из маленьких столов ела сама старшая и ее окружение. Садиться за чужой стол запрещено – если, конечно, тебя не пригласят.

На кухне были все минимальные удобства: телевизор, холодильник. Света мне сказала, что до двух месяцев я не могу пользоваться пультом и включать те передачи, которые мне хочется посмотреть, если они не совпадают с выбором тех, кто сидит более двух месяцев. По пользованию туалетом тоже были правила. В этой комнате находился душ, две раковины и три унитаза.

Душем можно было пользоваться с восьми утра и до восьми вечера в любое время. Утром до восьми часов в душ ходили только те, кто сидел долго, также и вечером, уже после восьми. Стирать можно только в свой постирочный день, который тебе назначали.

Конечно, нижнее белье, носки можно было стирать каждый день, но не злоупотреблять. Были даже правила по пользованию унитазами. Здесь тоже была своя иерархия. Новенькие – на первый, после двух месяцев и до года – на второй, и те, кто свыше года, – на третий.

В камере проводилась уборка два раза в день, утром и вечером. По выходным дням – генеральная уборка кухни, самой камеры и туалета. Дежурить должны были все по графику – кроме тех, кто сидит больше года. Отказ от дежурства не допускался, да и при мне никто не отказывался. За плохое дежурство могли наказать еще несколькими днями. При этом само дежурство можно было продавать, кроме первого, один раз ты должен это сделать сам.

Стоимость дежурства – две пачки сигарет, причем недорогих, ну, и на свое усмотрение можно было еще что-то дать из продуктов. В дни генеральной уборки всегда составляли списки: кто что будет мыть, в основном эти списки были из новеньких. Продавать такое дежурство было нельзя.

В камере также были люди, которые помогали старшей следить за порядком. Так, Света была ответственной за чистоту, она составляла графики дежурств, определяла списки и имела право сделать замечание, она почти ежедневно осматривала состояние тумбочек, и в каком порядке находятся твои вещи. Также был человек, который отвечал за прием пищи. Ее звали все Людовик. Людовик вставала раньше всех, готовила посуду, резала хлеб, принимала завтрак, обед и ужин. Она точно знала, сколько порций брать, сколько хлеба и т.д. Были еще две девушки, которые помогали старшей регулировать различные вопросы, например, конфликтные ситуации, т.е. это были советники.

Почти все, кто находился в камере, были поделены на «семьи». «Семья»– это некоторый экономический союз, то есть, женщины начинали вместе вести хозяйство: общая еда, регулярное общение. В основном такие союзы создавались на почве взаимных интересов, а объединение было как следствие. Были и такие, кто не состоял в «семье», просто был один.

«Семья» старшей состояла из трех человек: сама «старшая», Мадлена Павловна, Диана, которая выполняла функции одного из советников, и Маша – она сидела давно и ей было просто удобно.

ИЕРАРХИЯ

Конечно, в каждой камере свои определенные правила, но основа одна. Так, в этой камере, когда ела старшая и ее «семья», на кухню заходить было нельзя, а уж тем более там сидеть. Кому-то это не нравилось, кто-то не обращал внимание. Но нарушить это никто не решался.

В камере очень большую роль играло твое положение. Например, москвич ты или нет, получаешь передачи или нет, пишут тебе письма, и как часто ты их получаешь, как ты одеваешься, что ешь (свою пищу или «баланду»), можешь ли ты себе позволить продавать дежурство. Все это формировало к тебе отношение общей массы. То есть, если ты москвич и твои родственники регулярно шлют тебе посылки, делают передачи и пишут письма, значит, ты автоматически повышаешь свой статус, ну, а чтобы окончательно утвердиться, здесь уже все зависит лично от тебя.

Меня поразило, что Мадлена Павловна категорически запрещала ругаться матом, употреблять различный сленг и постоянно требовала тишины. Хамить ей никто не хамил, а если кто и был чем-то недоволен, то выражал это тихо и в кругу своих «семейниц». Конечно, запрещай – не запрещай, а все равно ругались, ссорились, но это были редкие вспышки, я объясняла это либо отсутствием воспитания, либо просто «сдали нервы».

ПРИВЫКАНИЕ

Для того, чтобы усвоить весь быт камеры, у меня ушло около недели.

Те две женщины, на которых я в самом начале обратила внимание, оказались просто «семейницами». Открытого лесбиянства здесь не было, но между некоторыми возникало некое нежное чувство друг к другу, однако назвать это лесбиянством нельзя. В основном такая нежность возникала либо у тех, кто давно находился в заключении, либо у тех, кто уже имел некий опыт таких отношений до тюрьмы. Но подобное проявление чувств нехарактерно для тюремного сообщества. В любом случае, такие отношения, на мой взгляд, – дело сугубо личное.

Меня определили в первый ряд, на второй ярус, правда, поближе к «поляне». Как правило, всех новеньких кладут около «тормозов» (так называется дверь). Исключение для меня объяснялось тем, что остальные кровати были заняты. Но даже при наличии свободного места только старшая решала, можно ли тебе перелечь на другое место или нет.

Первый день был тяжелым, сама обстановка давила, да и осознание своего собственного положения все острее ощущалось. Вечер наступил быстро, познакомиться я ни с кем не успела, кое-что спросила у Светы, потом вечерняя проверка и сон. Проверки проходили два раза в день: после восьми утром, и вечером тоже после восьми.

Самое тяжелое, к чему надо было привыкнуть, это к железным кроватям. Матрацы, выдаваемые в личное пользование, были очень тонкими, железные решетки впивались в бока, уснуть было тяжело. Кроме того, я никак не могла вытянуться в полный рост, т.к. кровати были короткими для меня. И холодно, сначала всем холодно. Такой озноб бьет, что ты скручиваешься, но от этого только сводит тело, а теплее не становится.

Но все это было ерундой по сравнению с тем, что происходило в голове. Ты пытаешься себя успокоить, что жива, здорова, руки-ноги целы, но все равно невыносимо, каждая частица твоего тела готова просочиться через стены, решетки и все преграды, только бы опять оказаться дома. В первые дни тебя постоянно преследует тревога за близких. Ты понимаешь, что с тобой все нормально, но как им донести это? Ты пытаешься силой мысли сказать только одно: «Не волнуйтесь, со мной все хорошо! Я вас люблю!». Но остро ощущаешь, что никто ничего не услышит, и остается только ждать, что будет дальше.

Я спала плохо, точнее, вообще не спала. Дело в том, что рядом с изолятором железнодорожная станция. И вот ты лежишь и слышишь этот ужасный скрип поездов, откуда-то доносящийся лай собак, и с каждым вздохом все больше и больше погружаешься в мир, который был тебе неизвестен.

Это как обратная сторона: чем дальше ты ступаешь по этой другой стороне, тем увереннее ты становишься, но тем сложнее тебе ступать, потому что каждый шаг тебя удаляет от прежней жизни, все дальше и дальше, и понимаешь, что теперь между тобой и теми, кого ты любишь, лежит непреодолимая пропасть, и моста через эту пропасть нет, и будет ли он, ты тоже не знаешь.

Что ждет тебя впереди, долгим ли будет путь – все эти вопросы ты задаешь сама себе, но ответа нет. Но ты говоришь себе, что нужно всё выдержать, я должна жить, найти силы и не сломаться. И именно в такие минуты понимаешь, что все изменилось, и что ты тоже станешь другой. Потому что всю свою жизнь теперь можно разделить на «до» и «после».